Я десять лет жила в доме, где меня видели только тогда, когда нужно было накрыть стол, убрать со стола или молча проглотить очередную колкость, и с каждым годом эта невидимость становилась невыносимо привычной, будто именно в ней и заключалась моя роль — быть удобным фоном для чужой уверенности в собственном превосходстве.
В тот вечер мы отмечали десятую годовщину брака, и дом снова был полон людей, запахов, бокалов и громких голосов, за которыми всегда скрывалось одно и то же — демонстрация силы семьи моего мужа и напоминание мне о том, что я здесь лишь по милости обстоятельств.
— Ну что ж, — сказала свекровь, Тамара, поднимая бокал с тем самым снисходительным выражением лица, которое я знала наизусть, — десять лет вместе. Это срок.
Она посмотрела на сына с гордостью, которая почти физически вытесняла всё вокруг.
— Эдуард у нас мужчина надёжный, настоящий, — продолжила она, не переводя взгляда, — а тебе, Солена, я пожелаю терпения. Его в нашей семье всегда требуется много.
Улыбка была мягкой, почти ласковой, но я давно научилась различать в ней холодную радость хищника, уверенного в том, что жертва уже никуда не денется. Под столом я сжала пальцы так сильно, что суставы побелели, потому что именно так проходили все наши праздники — под видом поздравлений, за которыми прятались унижения, отточенные годами.
Эдуард сжал мою руку.
— Мама, мы оба стараемся, — сказал он спокойно, но с усилием.
— Ну разумеется, — тут же вмешалась его сестра Амелия, медленно вращая бокал в пальцах. — Солена у нас вообще героиня. Дом держит, стол накрыла на двадцать человек, а ещё умудряется играться со своими… куклами.
Слово «играться» она произнесла с таким презрением, что мне показалось, будто оно упало на скатерть и оставило липкое пятно.
Мои куклы. Моё дело. Моя работа, собранная по кусочкам из бессонных ночей, когда весь дом спал, а я сидела под лампой, считая минуты до рассвета.
— Кстати, о куклах, — продолжила Амелия, явно наслаждаясь моментом. — Моя дочь организует благотворительную ярмарку для школы. Детям из приюта ведь надо помогать. Ты могла бы сделать штук пятьдесят своих зайчиков. Для хорошего дела. Откажешься — некрасиво получится.
Пятьдесят. Это слово повисло в воздухе, тяжёлое и чужое. Это был не просто объём работы, это были отменённые заказы, сорванные сроки, месяцы, выброшенные из жизни.
— Амелия, — резко сказал Эдуард, — так не делается. У Солены расписано всё на два месяца вперёд, она почти не спит.
— Заказы? — удивилась Тамара, медленно опуская бокал. — Какие ещё заказы? Кто покупает эти безделушки? Она же дома сидит. Не работает.
Эти слова я слышала десятки раз. «Сидит дома». «Не работает». «От скуки». Они прилипали к коже, как холод, и с каждым годом проникали всё глубже.
— Я бы хотела помочь, — сказала я, ощущая, как голос звучит глухо, — но это невозможно.
— Невозможно? — фыркнула Амелия. — Ты же целыми днями ничего не делаешь, кроме кухни и стирки. А тут престиж семьи. Пусть все видят, что жена моего брата не просто так ест свой хлеб.
Я посмотрела на Эдуарда. Я знала, что будет дальше: спор, крики, слёзы, обвинения, очередной спектакль с надрывом, который закончится тем, что я снова промолчу ради мира, который держался исключительно на моём молчании.
— Ты права, — неожиданно для самой себя сказала я ровно.
Все повернулись ко мне.
— Я действительно трачу деньги твоего брата, — продолжила я, чувствуя, как слова ложатся точно и без дрожи. — Каждый месяц. Когда оплачиваю аренду его офиса.
Амелия рассмеялась.
— Ты перегрелась? Какой офис? У Эдуарда всё прекрасно. Он сам всё оплачивает.
— Полгода назад его партнёр ушёл, контракт сорвался, — сказала я, глядя ей прямо в глаза. — Чтобы бизнес не рухнул, понадобились деньги. Мои.
Тамара с силой поставила бокал, и шампанское пролилось на скатерть.
— Эдуард! — выкрикнула она. — Ты позволяешь ей такое говорить?
Он устало выдохнул и накрыл мою руку своей.
— Мама, это правда. Без Солены я бы разорился.
Тишина была плотной, как стена.
— Значит, вы нас обманывали? — прошипела Тамара. — Ты скрывал проблемы, а ты… — она посмотрела на меня с ненавистью, — делала его зависимым?
— Я спасала то, что он строил годами, — сказала я. — И я работала.
Я рассказала о заказах, о блоге, о том, как мои работы заметили, как пошли клиенты, как я перестала различать дни и ночи.
— Работа? — усмехнулась Амелия. — Сидеть в тепле и шить игрушки — это теперь работа?
— Мой труд имеет цену, — ответила я. — И я сама решаю, как распоряжаться своим временем.
Тамара вскочила.
— Я не позволю какой-то швее разрушить мою семью!
Она рванулась в гостиную. Я знала, что там, на комоде, стояла коробка с моими лучшими работами, предназначенными для галереи в Париже.
— Мама, стой! — крикнул Эдуард.
Но она уже срывала крышку, хватая хрупкую фигурку балерины.
— Вот твои сокровища! — выкрикнула она. — Игрушки важнее семьи!
В этот момент во мне что-то оборвалось. Десять лет терпения схлопнулись в точку, и я поняла, что назад дороги нет.
