Анна остановила машину за квартал до дома свекрови и долго не глушила двигатель, будто стараясь выиграть у самой себя несколько лишних секунд тишины, прежде чем снова надеть привычную улыбку и войти в чужой, всегда немного враждебный для неё мир. Часы на приборной панели показывали 17:45, и это было почти маленькой победой, потому что сегодня она приехала раньше, чем договаривались, а значит, хотя бы в чём-то не могла быть упрекнута.
«Может быть, сегодня это заметят», — подумала она, машинально разглаживая ткань нового платья, выбранного с такой тщательностью, словно от его цвета и длины зависело нечто гораздо большее, чем обычный семейный ужин.
На заднем сиденье лежал подарок, аккуратно упакованный в кремовую бумагу, — винтажная брошь, редкая, с характером, именно такая, какая, как ей казалось, могла понравиться женщине, для которой обычное «спасибо» всегда было чем-то избыточным. Анна искала её почти месяц, перебирала антикварные лавки, спорила с продавцами, сомневалась, но в итоге была уверена, что не ошиблась.
Дом свекрови начинался задолго до самого крыльца. Он ощущался ещё на подходе, в идеально подстриженных кустах, в тяжёлых воротах, в ощущении, что здесь всё устроено правильно и окончательно, а любое чужое присутствие воспринимается как временное и нежелательное.
Когда Анна шла по дорожке к дому, она заметила приоткрытое окно гостиной, и в этот момент её шаги замедлились сами собой, потому что изнутри доносился голос, который она знала слишком хорошо, чтобы не узнать его с первой интонации.
— Нет, Галина, ты только представь… — голос свекрови был раздражённо-насмешливым. — Она даже не удосужилась спросить, какой торт я люблю. Заказала какой-то новомодный десерт, мусс, ягоды, чепуха одна. А Дима с детства обожал «Птичье молоко». Я его всегда пекла сама, по классическому рецепту. Семь лет брака, а она до сих пор не понимает таких элементарных вещей.
Анна остановилась так резко, будто перед ней выросла стена.
— Я ведь тебе говорила, — продолжала свекровь, — она ему не пара. Вечно пропадает в своей клинике, днём и ночью. Дом пустой, уюта никакого. Какая из неё хозяйка. Я вчера зашла к ним буквально на минуту — посуда в раковине, пыль на шкафах, и, конечно, её нет. Она, видите ли, была на «сложной операции».
Слова резали, не торопясь, словно их произносили с расчётом, давая каждой фразе впитаться и причинить боль. Анна почувствовала, как ноги предательски ослабевают, и она вынуждена была схватиться за холодную ограду, чтобы не потерять равновесие.
Семь лет.
Семь лет она старалась быть правильной. Сдержанной. Удобной. Она готовила, убирала, приезжала по первому звонку, сидела у постели свекрови, когда та болела, откладывала свои планы, чтобы никого не обидеть, не сказать лишнего, не выглядеть неблагодарной.
— Я молчу, Галя, я же не скандалю, — голос свекрови стал тише, но от этого ещё более ядовитым. — Но разве такая женщина нужна моему сыну. Ему нужна семья, уют, забота. А она всё по конференциям да ночным дежурствам. О детях даже не задумывается. Ты можешь себе это представить.
В висках у Анны стучало так, будто там кто-то отчаянно бился, требуя выхода. Она не плакала, слёзы будто застряли где-то глубоко внутри, превращаясь в тяжёлый, вязкий ком.
Она достала телефон почти автоматически и набрала номер мужа.
— Дим, я немного задержусь, — сказала она ровно, удивляясь собственной спокойной интонации. — Да, пробки. Всё нормально.
Она развернулась и пошла обратно к машине, не оглядываясь, словно боялась, что если ещё хоть секунду постоит под этим окном, то окончательно рассыплется.
В салоне было душно. Анна сидела, глядя в одну точку, и слышала в голове обрывки фраз, словно заезженную пластинку:
«В наше время женщины сидели дома».
«Мужчине нужна забота».
«Она не понимает, что такое настоящая семья».
Телефон завибрировал. Сообщение от Дмитрия было коротким и привычным:
«Мама спрашивает, где ты. Все уже собрались».
Анна медленно вдохнула и так же медленно выдохнула. В этот момент внутри неё что-то окончательно встало на своё место. Она вдруг ясно поняла, что больше не хочет доказывать, объяснять, заслуживать право быть собой.
«Хорошо», — подумала она. — «Если вам так нужна идеальная невестка, вы её получите».
Она завела мотор и поехала обратно.
В дом она вошла с самой широкой улыбкой, на которую была способна, и эта улыбка была настолько нарочитой, что почти походила на маску.
— Мамочка, родная! — воскликнула Анна, обнимая свекровь с преувеличенной нежностью. — Прости, что задержалась, я объездила полгорода, чтобы найти именно те свечи, которые ты так любишь.
Свекровь на мгновение растерялась.
— Я думала… — начала она, но Анна уже не слушала.
— А по дороге я встретила Галину, — продолжила она, глядя прямо в глаза свекрови. — Какая удивительная женщина, такая искренняя, всегда говорит правду, даже когда она неприятна. Это ведь редкое качество, правда.
За столом Анна была безупречна. Она подкладывала свекрови лучшие куски, восторженно кивала каждому слову, задавала вопросы, которые раньше никогда бы не осмелилась задать.
— Мам, а борщ всё-таки лучше варить три часа или четыре, чтобы был по-настоящему правильный.
— А ковры пылесосить утром или вечером.
— Может быть, мне и правда стоит бросить работу. Ведь Диме нужна настоящая семья, уют, чтобы всё было как положено.
Дмитрий смотрел на неё с растущим недоумением, родственники переглядывались, но Анна не останавливалась, словно играла роль, к которой готовилась всю жизнь.
— Я даже подумала записаться на курсы домоводства, — сказала она, улыбаясь. — Эта хирургия такая глупость по сравнению с настоящим женским предназначением.
Свекровь нервно стучала вилкой по тарелке, её уверенность таяла на глазах, потому что в этих словах она вдруг услышала собственное отражение, доведённое до абсурда.
На десерт Анна вынесла торт.
— «Птичье молоко», — торжественно произнесла она. — Я сама готовила. Три часа у плиты. Решила, что если уж мы так ценим традиции, нужно начинать с самого главного.
Руки свекрови дрожали, когда она брала вилку.
Когда гости разошлись, Дмитрий наконец не выдержал.
— Ань, с тобой всё в порядке.
Анна посмотрела на него спокойно, почти ласково.
— Теперь да.
На следующий день она подала документы в частную клинику в другом городе, не обсуждая это ни с кем и не оправдываясь. А через неделю, уезжая, оставила на кухонном столе записку, короткую и честную:
«Спасибо за урок. Теперь я знаю, кем быть не хочу».
Она не вернулась за брошью.
Дорога в новую жизнь оказалась неожиданно светлой. Анна ехала с открытым окном, чувствовала тёплый воздух на лице и впервые за долгое время понимала, что дышит свободно, без оглядки, без страха, без необходимости быть удобной для кого-то ещё.
