Катерина долго убеждала себя, что всё это временно, что нужно немного потерпеть, закрыть глаза, сделать вид, будто колкие слова не ранят, будто сравнения не жгут изнутри, будто взгляды, скользящие по ней с оценивающей холодностью, не оставляют следов. Она повторяла это каждый раз, когда в дверях появлялась Галина Петровна, стряхивая с пальто осеннюю сырость и занося в квартиру не только пакеты с продуктами, но и тяжёлую, липкую атмосферу, в которой Катя начинала задыхаться ещё до того, как свекровь успевала снять обувь.
Галина Петровна приходила как хозяйка, уверенная в своём праве распоряжаться пространством, временем и людьми. Кухня мгновенно превращалась в её территорию, кастрюли начинали греметь, масло шипело на сковороде, а Катя автоматически отодвигалась в сторону, уступая место, словно гостья в собственной квартире.
— Вот это я понимаю — дом, — громко заявляла свекровь, раскладывая продукты. — А то сейчас у молодых всё на бегу, всё впопыхах, поесть толком не умеют, супы как вода, да и те через день.
Катя слышала эти слова, даже когда Галина Петровна говорила вроде бы в пустоту, потому что прекрасно знала, кому они адресованы. Она молча резала хлеб, ощущая, как внутри поднимается знакомое напряжение, похожее на тугой узел, который с каждым визитом затягивался всё сильнее.
Гости появлялись быстро, словно по сигналу. Соседки, дальние родственницы, какие-то подруги из прошлого, которых Катя видела впервые и, по возможности, хотела бы не видеть вовсе. За столом Галина Петровна преображалась, становясь центром внимания, рассказчицей, судьёй и примером для подражания одновременно.
— А вот у моего племянника жена — золото, — начинала она с восторгом, делая паузу, чтобы все успели настроиться на восхищение. — Шьёт, вяжет, вышивает, в огороде у них порядок такой, что хоть экскурсии води. Дом — полная чаша, муж накормлен, дети ухожены.
Катя чувствовала, как на неё украдкой смотрят, как будто сверяют с этим образом, выискивая несоответствия. Дмитрий сидел рядом, уткнувшись в телефон, его плечо было близко, но поддержки от этого не прибавлялось, скорее наоборот, одиночество ощущалось ещё острее.
— А Алёнка, жена двоюродного брата, — продолжала Галина Петровна, — тихая, скромная, слова поперёк не скажет. Свекровь у неё — закон, всё спрашивает, советуется. Вот это воспитание, вот это уважение.
Одна из женщин за столом, наклонив голову, спросила:
— А вы чем занимаетесь?
Катя собралась ответить, но свекровь опередила её с привычной усмешкой.
— Да что там, — протянула она, — у нас Катя деловая, офисная. Компьютер, отчёты. Когда ей хозяйством заниматься, рук-то не приучили.
— Я менеджер в торговой компании, — всё же сказала Катя, чувствуя, как голос звучит тише, чем хотелось бы.
— Ну да, менеджер, — кивнула Галина Петровна с видом всепонимания. — А дома кто всё делает? Мой Дима после работы и готовит, и убирается. Избаловали невестку, ох избаловали.
Катя сжала пальцы под столом так, что ногти впились в кожу. Дмитрий не поднял головы, будто происходящее не имело к нему никакого отношения, будто это был чужой разговор в чужом доме.
Когда гости расходились, оставляя после себя горы грязной посуды и запахи чужих духов, Катя молча наводила порядок. Галина Петровна подходила с ласковой улыбкой, от которой становилось не по себе.
— Катюш, а завтра со мной в поликлинику не съездишь? Анализы забрать надо, одной боязно.
— Хорошо, — ответила Катя, хотя в голове уже всплывал завтрашний рабочий день и важная встреча, которую перенести было почти невозможно.
— Спасибо, родная, — свекровь погладила её по руке. — А то Диму не хочется отвлекать, он же работает. А у тебя график свободный, можешь выскочить в любое время.
Катя хотела сказать, что её график совсем не свободный, что работа для неё — не прихоть, а необходимость и ответственность, но слова застряли где-то внутри, уступив привычному молчанию.
Потом были аптеки, списки лекарств, тяжёлые сумки, магазины и бесконечные просьбы, которые никогда не звучали как просьбы, скорее как само собой разумеющееся. Катя возвращалась домой вымотанная, с ощущением, что её день растворился в чужих делах.
— Как дела? — спрашивал Дмитрий, не отрывая взгляда от экрана.
— Нормально, — отвечала она, потому что объяснять было бессмысленно.
Однажды Галина Петровна пришла не одна, а с родственниками. Катя стояла в стороне, слушая, как её представляют, словно предмет интерьера.
— Это моя невестка, — говорила свекровь, — Катя.
Даша, ровесница Кати, смотрела на квартиру оценивающе, с тем выражением лица, которое бывает у людей, уверенных в собственном превосходстве.
— Говорят, ты в офисе работаешь? — спросила она с любопытством.
— Да.
— А я дома, — с гордостью сказала Даша. — Трое детей, хозяйство. Муж у меня в восторге, говорит, что дома — лучшее место на земле.
— Вот, — сияла Галина Петровна, — настоящая женщина. Дом, дети, уют. А не беготня по офисам.
Катя ощущала, как внутри поднимается тяжёлая, густая обида, но продолжала молчать, словно это молчание было единственным способом удержать себя от взрыва.
— Слышишь, Катя, — сказала свекровь, — вот бы тебе поучиться. Может, и Дима бы чаще дома был, а не пропадал где-то.
Слова ударили сильнее, чем все предыдущие. Катя замерла, понимая, что за этим намёком скрывается нечто большее.
— Он часто отсутствует? — спросила одна из родственниц с притворным участием.
— Работа, — коротко ответила Катя.
— Ну конечно, — усмехнулась Галина Петровна. — От такой жены любой сбежит. Дома ни уюта, ни заботы.
Катя слушала это, и внутри что-то трескалось, словно стекло под давлением. Все годы стараний, компромиссов, уступок вдруг предстали в виде пустоты, которую никто не замечал и не ценил.
В тот вечер, когда дверь за гостями закрылась, Катя осталась на кухне одна. Она смотрела на отражение в тёмном окне и впервые позволила себе сказать вслух то, что давно жило внутри.
— Если я здесь враг, — тихо произнесла она, — значит, я больше не буду слугой.
Эти слова не принесли облегчения, но стали точкой, после которой возврата уже не было.
