Жёлтый свет уличных фонарей лился на грязный тротуар рядом со стройкой, где запах свежего цемента сплавлялся с ароматом жареного хлеба с ближайшего киоска. Прохожие торопились, слышался гул трамваев и резкий металлический скрип строительных лесов, как будто день и ночь спорили о том, кому принадлежит эта улица. Холодный октябрьский ветер вонзал в лицо песком и пылью, и на заднем плане поднятый голос менеджера стройки дробил тишину: «Быстрее, ребята!», — и бетонные формы эхом отвечали гулом.
Тишина после предложения хлеба была влажной и плотной, как в зале роддома, где каждый стон слышен как приговор. Он стоял, держа в руках только пустую упаковку от кошелька, и видел, как на лице старушки отражается свет строительного фонаря, будто подсвечивая дорогу назад в прошлое. «Спасибо, мальчик», — прошептала она, и голос её звучал так, будто в нём была уже не только усталость, но и забытая песня. Из толпы послышался смешок, кто-то пробормотал: «Какая нелепость», — но большинство молчало, и это молчание стало обвинением.
