Сначала никто и не понял, что её нет. Ни начальница, у которой она числилась формально, ни соседка, с которой раньше сушили бельё на общей верёвке во дворе, ни даже тётка из булочной, которая нарочно отсчитывала сдачу мелочью, лишь бы позлить. Жизнь шла своим чередом, будто её и не было никогда.
Татьяна Сергеевна просто перестала выходить. Не из-за болезни. Про поняла — всё, что она делает, никому не важно. Утро, чай, аптека, очередь, разговоры о погоде, старые передачи по телевизору, которые уже никто не смотрит. И самое страшное — никто даже не задумался, почему вдруг это прекратилось. Не спросили. Ни вслух, ни про себя.
Первую неделю она просто лежала. Не болела, не мучилась, просто лежала. Без телевизора, без книг, без слов. Смотрела в потолок, где паутина тянулась от угла к люстре тонкой нитью, как график её дней. Думала: исчезни она насовсем — что изменится? Счётчик будет крутиться, плесень поползёт по стене, кот доест хлебные корки, а потом сядет у двери, не зная, что делать. Никто не заметит. Даже шум за стеной останется прежним.
А потом пришла почтальонша. Молодая, худая, с ногтями цвета зелёнки и серёжками в виде льдинок. Позвонила раз, другой. Постучала — резко, будто стучала не в дверь, а в глухую стену. Буркнула себе под нос: «Странно… Никогда газеты не пропускала». Ушла. Назавтра вернулась. И ещё. Упрямо, словно не давала миру захлопнуться окончательно.
На четвёртый раз Татьяна не выдержала.
— Что же вы не открываете? — спросила девушка с досадой, но без злости, когда дверь приоткрылась. Голос звонкий, слишком громкий для тихого подъезда, но… не чужой.
— Я… — Татьяна запнулась. Губы дрогнули, голос прозвучал глуше, чем хотелось. — Заболела немного.
— Надолго? Уж я забеспокоилась. В нашем доме только вы газеты берёте. А я вот думала: если б я исчезла — кто бы заметил? Наверное, никто. И подумала: а вдруг не я одна так чувствую? Вот и решила проверить, как у вас дела. Вы же сами говорили — без газеты утро не утро.
Татьяна стояла, вцепясь в косяк, будто в последнюю опору. Пальцы побелели. Она кивнула осторожно, словно любое движение могло разрушить хрупкое равновесие.
— Всё нормально. Спасибо, что зашли, — прошептала она, и голос слегка дрогнул.
Девушка ушла. Её лёгкие шаги быстро растворились в тишине подъезда. А Татьяна… осталась. Не просто в квартире. Впервые за долгое время — не одна. Нет, не с кем-то. А в чьих-то мыслях. Кто-то о ней подумал. Кто-то спросил. И этого хватило, чтобы воздух в комнате стал другим — тёплым, будто ранней весной приоткрыли форточку.
На следующий день она вышла. Осторожно, будто заново училась ходить. Купила хлеб — свежий, с хрустящей корочкой. Мыло — простое, хозяйственное. И даже, не удержавшись, конфету в обёртке с мишкой, как в детстве. Солнце пробивалось сквозь облака, и в витрине аптеки она мельком увидела своё отражение — и не узнала сразу.
Женщина в очереди сзади сказала: «Вы сегодня хорошо выглядите». Просто так. И это была правда. Потому что в глазах снова появилось что-то живое.
Татьяна вернулась домой. Заварила чай. Показалось, что он теперь другого вкуса. Достала старые тетради. Пахли пылью и прошлым. Открыла. Написала: «Я здесь». Чётко, чёрной пастой.
Больше — ничего. Но этого хватило.
Иногда, чтобы вернуться, не нужно событие. Не встреча, не катастрофа, не новое начало. Достаточно, чтобы кто-то однажды заметил: тишина затянулась подозрительно долго. И постучал в неё.
