**Запись из дневника**
Утро выдалось промозглым, слякотным. Дождь со снегом хлестал по тротуарам нашего провинциального городка в Сибири, оставляя грязные разводы на плащах и шапках. Небо нависало низкое, свинцовое, будто устало от собственной тяжести. Воздух пропитался сыростью, отдавал металлом — дышать было трудно, словно глотку сжимала невидимая рука.
Я втиснулся в переполненный автобус у вокзала. Давка, сумки, духота, смешанная с запахом мокрой собачьей шерсти. Люди стояли вплотную, но каждый жил в своём коконе — уткнувшись в телефоны, в мысли, в усталость. Ехал на собеседование в небольшую строительную контору. Пятый раз за месяц. После каждого — молчание, вежливое «мы вам перезвоним» и пустота, растянувшаяся на недели. В сорок пять лет это уже не борьба, а жалкие попытки выжимать из себя последние силы, когда жизнь давно придавила тебя коленом.
Вцепился в поручень, сгорбившись. Автобус подпрыгивал на колдобинах, каждый толчок отдавался в пояснице, будто сама судьба била по рёбрам. Пахло дешёвым табаком, затхлостью и прокисшим борщом. Кто-то хрипел за спиной, чей-то рюкзак больно давил в бок.
И вдруг голос — хриплый, но твёрдый:
— Подвиньтесь, дайте старику пройти.
Никто не пошевелился. Кто-то сделал вид, что не слышит, кто-то уткнулся в экран ещё упорнее. Голос повторил, уже с раздражением:
— У него палка. Ему стоять трудно.
Я обернулся. Старик, худой, как спичка, в потрёпанном ватнике, осторожно переступал через порог. На шапке таял снег, оставляя влажные пятна. Кто-то нехотя посторонился, и старик, шаркая ногами, встал рядом со мной. От него пахло аптекой, мятными таблетками и старыми газетами. В руках — потрёпанная тетрадка с загнутыми уголками, страницы пожелтели от времени.
— Спасибо, — пробормотал он в никуда. — В больницу еду. К неврологу. Голова плохо работает, старость.
— Понимаю, — кивнул я, не зная, что ответить.
Старик прищурился, разглядывая меня.
— А ты куда? На работу?
— На собеседование.
— Значит, ещё воюешь. Не сдался.
Я горько усмехнулся.
— Какая там война… Просто плыву по течению.
Старик замолчал, уставившись в пол.
— В молодости я кровь сдавал. За деньги, семью кормить надо было. Потом выяснилось, что группа редкая. Меня вызывали чуть ли не каждый месяц. Один раз мальчика спасли. Не знал его, просто сказали — ребёнок. Вот и пошёл.
Я кивнул.
— Хорошо, когда есть ради кого жить.
— Нет, — покачал головой старик. — Хорошо, когда ты нужен. Просто так. Не по крови, а по душе. Иначе какой смысл?
Он поправил палку, упёрся в пол, будто боялся упасть. Потом взглянул на меня с какой-то потускневшей теплотой.
— Ты на моего сына похож, — вдруг сказал. — Только он теперь в Америке. Зовёт к себе, а я не еду. Зачем? Здесь я хоть кому-то нужен.
Я отвернулся к окну. За стеклом мелькали облупившиеся фасады, ржавые гаражи, люди с опущенными головами.
— А ты, — продолжил старик, — не бойся быть собой. Главное — себе не врать. Начнёшь врать — и пропадёшь. Ходишь, ешь, спишь. А внутри — пустота.
Я молчал. Слова застревали в горле. Старик уставился в окно.
Проехали ещё три остановки в тишине. Потом он повернулся:
— Мне здесь выходить. Держи.
Он сунул мне в руку обрывок бумаги.
— Что это?
— Талон к врачу. К неврологу. Мой. Мне уже не надо.
— Почему?
— Потому что я вспомнил. Всё, что хотел.
Он вышел, опираясь на палку. Автобус дёрнулся, двери захлопнулись.
Я развернул бумажку. Потрёпанную, серую. На ней было написано: «Петров И.Г. — 14:30». Ни адреса, ни телефона. Только время.
Доехал до своей остановки. Вышел. Постоял под навесом, глядя, как снег медленно падает на землю. Лицо моё было потерянным, будто я забыл, зачем вообще сюда пришёл.
А потом развернулся и пошёл. Не на собеседование. Не домой. Просто вперёд — мимо серых домов, мимо людей, мимо своей усталости. С бумажкой в кармане.
Я не знал, куда иду. Но впервые за долгие годы почувствовал: я ещё жив. Не сломан, не стёрт в пыль. Живой.
**Сегодня понял: иногда случайная встреча может стать тем самым толчком, после которого уже нельзя оставаться прежним.**
