— Приду, когда захочу, а не устраивает — дверь знаешь где.
Эта фраза была брошена лениво, почти буднично, будто речь шла не о семье, не о женщине с ребёнком, а о старом стуле, который можно вынести на лестничную площадку, если вдруг начнёт мешать. Дверь хлопнула так громко, что в коридоре задрожала лампочка, и в этой тишине Ольга на несколько секунд перестала дышать, потому что знала: теперь у неё совсем немного времени.
Она металась по комнате, складывая в сумки детские вещи, стараясь не шуметь, хотя руки дрожали так сильно, что молнии никак не хотели сходиться, а ткань всё время цеплялась за край стола.
— Лишь бы не заметил, лишь бы не вернулся раньше… — шептала она себе под нос, оглядываясь на дверь, словно та могла внезапно распахнуться сама.
— Мам, они колются… — захныкала Дашенька, морщась и дёргая колготки. — Я не хочу их надевать…
— Потерпи, родная, — Ольга присела перед ней, стараясь улыбнуться, хотя губы не слушались. — Совсем чуть-чуть, хорошо? Нам надо успеть.
— А папа скоро придёт? — девочка подняла на неё тревожные глаза.
Имени она не произнесла, но вопрос повис в воздухе тяжёлым грузом. Услышав про отца, Даша сразу перестала капризничать, неловко потянула колготки вверх и притихла, потому что страх давно заменил ей любые детские прихоти.
Пять лет назад Ольга и представить не могла, что будет так бояться возвращения человека, с которым когда-то связывала надежду на нормальную жизнь.
Она росла в доме, где тишина всегда была натянутой, как струна, и любое слово могло стать поводом для крика. Детей там вспоминали только тогда, когда нужно было выплеснуть злость, накопленную за день. Ольга с детства говорила немного иначе, чем остальные, картавость делала её уязвимой, и одноклассники быстро нашли в этом удобную мишень, из которой можно было смеяться и которую можно было унижать безнаказанно.
Она привыкла быть незаметной, привыкла опускать глаза и соглашаться, потому что сопротивление всегда делало только хуже.
Школу она закончила с трудом, без всяких планов на будущее, и пошла работать туда, где не задавали лишних вопросов. В небольшом магазине её взяли уборщицей, и Ольга сразу стала той, на кого можно было положиться. Зимой она колола лёд у входа, летом таскала тяжёлые коробки, никогда не спорила и не отказывалась, даже если просили задержаться после смены.
Коллеги относились к ней по-доброму, хозяин ценил за выносливость, а сама Ольга радовалась уже тому, что её просто не трогают.
— Тебе бы за прилавок, — говорили женщины, когда видели, как ловко она помогает покупателям.
— Я боюсь, — отвечала она честно. — Вдруг ошибусь, а потом платить из своей зарплаты…
Когда ей исполнилось двадцать пять, коллеги устроили небольшой праздник прямо в подсобке. Было шумно, неловко и непривычно радостно. После застолья грузчик Игорь предложил её проводить. Он был громкий, уверенный, с такой манерой говорить, будто весь мир ему что-то должен.
Через пару недель о них знали все. А ещё через пару недель все знали, что Игорь исчез так же внезапно, как и появился, оставив после себя только слухи и ощущение стыда, которое Ольга носила, как клеймо.
Потом случилась травма, сломанная нога, больничная палата, и возле его койки снова оказалась она, потому что не умела по-другому. Она носила передачи, стирала, сидела часами, пока его мать с облегчением перекладывала заботы на чужие плечи.
Когда Игоря выписали, Ольга переехала к нему. Она ухаживала, готовила, терпела, а он воспринимал это как нечто само собой разумеющееся. Его мать радовалась бесплатной помощи, он — удобству.
Год прошёл незаметно. Игорь поправился, но работать не спешил. Он спал до обеда, потом уходил к друзьям или на рыбалку, а вечерами пил пиво перед телевизором. Когда Ольга сказала, что ждёт ребёнка, он просто пожал плечами, будто речь шла о погоде.
На работе женщины собирались вместе на обеды, делились тем, что принесли из дома. Ольга чаще всего уходила в кладовку и пила чай с хлебом, потому что деньги нужно было откладывать. На ребёнка. На жизнь.
— Ты опять не ела? — спрашивала Галина, глядя на неё внимательно.
— Не хочется…
— Не придумывай. Вот, ешь.
Ольга брала котлету, благодарила и тут же тихо добавляла:
— Можно, я Игорю кусочек мяса возьму? Он любит…
После родов её жизнь сузилась до бесконечного круга: ребёнок, дом, усталость, страх. Игорь стал пить чаще, и алкоголь делал его злым, громким, опасным. Он кричал, обвинял её во всех бедах, требовал деньги, а потом уходил, хлопая дверью.
Он умел праздновать всё подряд, но про её день рождения не вспоминал никогда. В тот день она, как обычно, стирала, готовила, убирала, пока Даша играла рядом.
— Убери её! — рявкнул он, пнув куклу ногой. — Вечно под ногами!
За обедом Ольга осмелилась сказать вслух то, что давно болело.
— Может, хоть кусочек торта…
— Тебе лишь бы есть, — отрезал он.
— Сегодня мой день рождения…
— И что? Денег нет. Сигареты купила?
— Купила…
— Вот и отлично.
Когда дверь за ним закрылась, Ольга долго стояла посреди комнаты, чувствуя, как что-то внутри неё медленно ломается. В ванной она посмотрела на своё отражение и не узнала себя.
— С днём рождения… — прошептала она.
— Ты стараешься… ты хорошая мать… — сказала она самой себе, потому что больше некому было это сказать.
Ночью он вернулся пьяный, громкий, злой.
— Надоела ты мне!
— Тише, Даша спит…
— Мне плевать! Я тут хозяин!
В тот момент страх за дочь оказался сильнее привычки терпеть. Утром Ольга попросила помощи у коллег. Комната нашлась быстро, пусть тесная и без удобств, но своя. Галина предложила работу за прилавком и пообещала помочь с кассой.
Ольга носила вещи тайком, потому что знала, что будет, если он узнает.
— Уйдёшь — ребёнка не увидишь, — сказал он как-то, не глядя на неё.
В день переезда страх накрыл её с головой. Сомнения рвали изнутри, привычный голос шептал, что она не справится, что лучше терпеть.
— Мам, пойдём, — Даша крепко сжала её руку. — Я не хочу, чтобы он кричал.
И тогда Ольга поняла, что выбора больше нет. Она взяла сумки, написала короткую записку и вышла, не оборачиваясь.
«Не ищи нас».
За дверью была неизвестность, но впервые за долгие годы в груди появилось что-то похожее на свободу.
