КОЛОСКИ
Лет двадцать пять назад, когда я была молодой и глупой, участковый врач, несмотря на все мои возражения, отправил меня в терапевтическое отделение.
Мне только-только исполнилось двадцать три, а моему мужу, Виктору — двадцать шесть. Виктор работал инженером в конструкторском бюро, а я заканчивала институт. Мы были женаты два года, детей заводить не спешили — пелёнки и распашонки в наши планы пока не входили.
Я считала себя образцовой женой, почти без изъянов. А вот в Викторе, будто в кривом зеркале, с каждым днём замечала всё больше недостатков. Мне не нравилось, что он, на мой взгляд, больше времени уделяет своему мотоциклу, чем мне. Я была уверена, что смогу его переделать под себя. Как же я ошибалась — меняться нужно было мне.
После тяжёлой сессии мой организм сдал: желудок скрутило так, что я не могла ни есть, ни пить.
— Дитятко, — сказал мне седобородый Терентий Васильевич, поправляя очки в роговой оправе, — здоровье береги смолоду. И не спорь, Оленька. Тебе нужно обследоваться и подлечиться. Всё, я умываю руки, голубка. Теперь мои уважаемые коллеги займутся тобой.
Он протянул направление, и я, шмыгая носом, побрела оформляться в стационар.
В палате нас было четверо: две женщины лет пятидесяти, древняя старушка в белом платочке в горошек — её звали Агафья Петровна — и я.
Мне не хотелось ни с кем говорить. Я злилась на весь мир, а особенно на мужа, который, как мне тогда казалось, просто хотел от меня отделаться и не настоял на амбулаторном лечении.
Поджав колени к животу и отвернувшись к стене, я лежала на жёсткой койке, упиваясь жалостью к себе и мысленно обвиняя всех в своих бедах.
— Забирай свои консервы, я это есть не буду! — ворчала я, когда Виктор приносил пакеты с едой.
— Оленька, но доктор сказал, что паровая рыба тебе сейчас необходима, — умолял он. — Хотя бы попробуй. Я старался! И картошечки — хоть ложечку.
— Не надо! — отрезала я. — Скорми эту гадость дворовым кошкам, хотя сомневаюсь, что они её станут есть.
Виктор вздыхал и уходил расстроенный, а я, желая сделать ему ещё больнее, бросала вдогонку:
— И не приходи больше!
Но он всё равно навещал меня до и после работы, игнорируя мои капризы. Каждое утро на тумбочке стояла свежая еда, приготовленная его руками. Он укутывал банки в старый плед, чтобы они не остыли. Увы, я не ценила ни его терпения, ни заботы.
Откуда он брал время на такое разнообразие? Теперь-то я понимаю, каково ему было, но тогда подобные мелочи меня не волновали.
Таблетки, уколы и капельницы не помогали. Я таяла на глазах: похудела, щёки впали, под глазами — тёмные круги. После обследования поставили диагноз — хронический гастрит. Звучит не страшно, но для меня это стало испытанием.
Промучившись с процедурами, я ложилась на свою скрипучую кровать и смотрела в потолок. Ко мне никто не подходил — от меня веяло одним негативом. Я это понимала, но ничего не могла с собой поделать.
Как-то две соседки по палате ушли ночевать домой, и мы остались с Агафьей Петровной вдвоём.
— Не спишь, Оленька? — тихо спросила старушка.
— Не сплю. Болит, — буркнула я и отвернулась.
— Знаешь, деточка, — продолжила она, — я в эту больницу ложусь трижды в год — для профилактики. У меня, как у тебя, гастрит, но я научилась с ним жить.
— Вы что, читать мне нотации собрались? — прошипела я. — Не тратьте время. Я и так всё знаю.
— Ты меня не так поняла, — мягко ответила Агафья Петровна. — Я не хочу тебя обидеть. Просто ты напомнила мне себя… лет пятьдесят назад.
Я насторожилась и повернулась к ней.
Старушка сидела на кровати, и в её теплом взгляде было что-то такое, что заставило меня разглядеть её впервые.
Низенькая, сухонькая, с крупным горбом, она напоминала сказочную старушку-колдунью. Но от неё исходило такое тепло! Её бледно-голубые глаза светились, будто у неё внутри горела лампадка.
Я вдруг вспомнила, как к ней всё время подходили люди из других палат. Они что-то взволнованно рассказывали, а она слушала, не перебивая. Потом говорила пару слов, и они уходили — кто с улыбкой, кто со слезами.
Перед выпиской люди приносили ей гостинцы: печенье, банки с детским пюре, даже дефицитный зефир. Агафья Петровна каждого благодарила и обнимала. Когда они уходили, она вытирала глаза уголком платка.
— Если хочешь, я расскажу тебе одну историю, — сказала она, улыбаясь только губами.
Но глаза её оставались грустными, и в них читалась такая тоска, что мне стало стыдно за своё поведение.
— Простите, Агафья Петровна, — прошептала я. — Расскажите.
— А ты сначала поешь, — она кивнула на завёрнутую банку.
Я покорно открыла её. Суп пах так аппетитно, что я, забыв о капризах, сделала глоток. И — о чудо! — желудок перестал болеть.
— Ну как, принцесса, вкусно? — улыбнулась старушка.
— Да, — призналась я.
— Не спеши, ешь понемногу. Всё наладится, дитя, но сначала научись уважать других, особенно мужа. Он тебя любит. Хватит капризничать.
Она отхлебнула чай из жестяной кружки и продолжила:
— Я выросла в большой семье. Нас было семеро. Старший брат, Григорий, умер в детстве от чахотки, сестрёнка Матрёна — от тифа, когда мне было семь. Отец работал на заводе, мать шила на всю деревню.
Я любила учиться. После школы пошла в педучилище и вернулась в родное село учительницей. Ко мне сватались деревенские парни, но я всех отшивала:
— Федька? Да он же конюх! Ванька — пьяница, Назар — гуляка, Богдан — пастух, даже читать не умеет! Не смогу я с ним жить! Лучше в девках останусь!
Родители вздыхали, но не спорили.
А потом в наше село — Каменку — прислали нового директора школы. Высокий, статный, голубоглазый. Дети его обожали.
Мы поженились.
Агафья Петровна попОднажды ночью мы с ним пошли воровать колоски с колхозного поля, но нас чуть не поймали, и только тогда я поняла, как сильно он меня любит, всегда защищая и прощая мои капризы.
