В подъезде пахло пылью, жареной картошкой и чем-то прокисшим. Обычный дом — с облупившимися стенами, скрипучими ступеньками и соседями, которые живут бок о бок, но врозь. Каждый за своей дверью, со своими обидами, в своих тапках, которые никогда не шагнут за порог.
Анна Васильевна поднималась на свой пятый этаж, как всегда — медленно, с двумя авоськами. Справа — ноющая поясница, слева — пластиковые ручки, впивающиеся в ладони. За спиной — смена в бухгалтерии, впереди — ужин из того, что ещё не успело заветриться. Она знала эту дорогу наизусть, могла идти с закрытыми глазами. Зачем смотреть в окна? Там те же серые дома, те же чужие окна, в которые можно только заглядывать, но нельзя войти.
У двери её ждал голос:
— Здравствуйте, Анна Васильевна.
Витя. Соседский пацан с четвёртого. Девятый класс. Тихоня, вечно в толстовке. Мать орет на него через стенку, отчим бухает на кухне. Анна пару раз угощала его ватрушками. Он всегда говорил «спасибо» — тихо, будто боялся, что кто-то услышит.
— Здорово, Вить. Опять не пускают?
— Пускают. Просто… как-то не лезет туда. Даже стены будто злые. Идёшь — и всё на тебя смотрит.
Она прищурилась, кивнула.
— Часто ругаются?
Он пожал плечами.
— Не всегда. Иногда просто молчат. Но так… что хочется уши заткнуть.
Она открыла дверь.
— Ладно, заходи, чайку попьём. Здесь потише.
Он постоял секунду, глядя ей в лицо, будто проверяя, можно ли доверять. Потом кивнул и шагнул внутрь.
Вошел аккуратно, словно боялся нарушить воздух. Сел на краешек стула. Смотрел в пол. Грел ладони о чашку, не торопясь пить — будто тепло было не от чая, а от того, что кто-то просто рядом.
— У нас опять… громко, — прошептал он. — Я в наушниках сижу. Помогает. Но когда батарейка сядет — всё по-новой. Будто стены начинают орать вместо них.
— Понимаю, — тихо сказала Анна. — У меня тоже так было. Когда слышишь не слова, а то, что между ними.
Он поднял глаза. Неожиданно внимательные — будто впервые за долгое время кто-то не отмахнулся.
— Вы… правда знаете, как это?
— Правда, — кивнула она. — И ещё знаю, что от этого легче не становится. Но чуть-чуть теплее — когда кто-то просто сидит рядом.
Они пили чай. Молча. В этом молчании не было неудобства. Оно было как старый плед, в который можно закутаться.
Потом он вдруг спросил:
— А если просто молчать — это значит терпеть? Или сдался?
Анна задумалась. Посмотрела в окно, где на чужом балконе болталась потрёхА потом он ушёл, оставив после себя не пустоту, а тихий след тепла, как после доброго слова, сказанного вовремя.
