Один тяжелый день
На остановке у старого рынка, где ветер гнал по тротуару желтые листья и пыль, стояла женщина, пряча сигарету в ладони. В другой руке — потрепанная сумка, набитая до отказа, будто в ней уместились все ее заботы. Она стояла у края дороги, не глядя на расписание, будто не ждала автобус, а просто искала хоть каплю твердой земли под ногами в этом бесконечном потоке дней.
Ее звали Светлана Федоровна, ей было под пятьдесят. Со стороны казалось, что годы не тронули ее — острые скулы, волосы, собранные в небрежный пучок, взгляд ясный, но усталый. Внутри же она была измотана. Не сломлена, не раздавлена — просто изношена, как старый половик у порога. Дни текли один за другим, как трамваи по одному и тому же маршруту, разговоры сводились к «ничего» и «нормально», а вечера растворялись в тишине, где даже часы на стене бились чуть тише.
В семь утра ее разбудил хлопок двери — сын, Игорь, уходил в техникум. Бросил на ходу «пока» и исчез, даже не заглянув в комнату. Она лежала, глядя в потолок, словно трещины на штукатурке могли объяснить, зачем все это. Потом встала. Подошла к зеркалу. Отражение ничего не выражало — ни злости, ни печали, лишь пустота. Выпила кофе, прислонившись к кухонному столу. Накинула пальто. Выйти. Все как всегда.
Сегодня ей нужно было в центр Нижнего Новгорода — отнести бумаги в налоговую, потом к невропатологу, а если повезет, купить Игорю зимнюю куртку. Шла по скользкому тротуару, прижимая сумку к боку, будто в ней было что-то ценное. По дороге купила два пирожка с картошкой. Один съела, второй завернула в салфетку — для деда, который обычно сидел у метро. Но сегодня его не было. Пирожок она оставила на скамейке. На случай, если кому-то так же пусто внутри, как ей.
В больнице сидела очередь. Бабушки обсуждали цены, ремонт и то, как врачи сейчас не те. Светлана листала телефон. Новости пестрели катастрофами, чужими свадьбами, чужими успехами. Она выключила экран. Не потому что устала — просто стало нечем дышать.
Врач что-то говорил про «нервы» и «отдых». Она кивала, но слова пролетали мимо. Внутри кричал вопрос: где найти место, где можно не держаться? Хоть на час.
На улице подул холодный ветер. Она купила кофе в стаканчике, сжимая его, будто в нем был весь жар мира. Присела на лавочку в сквере. Рядом опустился мужчина — лет пятидесяти, с морщинами у глаз и голосом, похожим на скрип старой двери. Он не смотрел на нее, просто пробормотал:
— Дует. А идти домой не хочется.
Она кивнула, словно он прочитал ее мысли.
Они говорили. О том, как дорожает хлеб. О работе (он — сторож на складе). О том, что жена уехала и вряд ли вернется. Она рассказала, что работает в библиотеке, что мать иногда путает ее с покойной сестрой. Говорили без слез, будто горе было не горем, а просто еще одним слоем жизни.
Потом замолчали. Кофе остыл. Он встал, пошарил взглядом по промерзшему асфальту и сказал:
— Ты не против, если я тебя запомню?
— Не против, — ответила она. — Только не перепутай с кем-нибудь.
Он усмехнулся, и на миг лицо его стало теплее.
— Не перепутаю. Просто иногда нужно знать, что кто-то еще дышит рядом. Не в экране. Вот так, на лавочке.
Он ушел, не оборачиваясь. Она смотрела ему вслед, пока он не растворился в сером вечере.
Дома Игорь ужинал, уткнувшись в телефон. Но вдруг поднял глаза:
— Мам, а ты как?
Ложка дрогнула у нее в руке. Такой простой вопрос — а будто кто-то подал ей руку в темноте.
— Ничего, — ответила она чуть медленнее обычного. — День как день.
Он кивнул. Не стал копать. Но и не отвернулся.
Ночью, в тишине, она подумала: может, где-то в этом городе тот мужчина тоже вспоминает сегодняшний разговор. И это стало не счастьем, не спасением — просто маленьким камнем в стене, которая не давала ей рассыпаться.
Завтра снова встать. Выйти на остановку. Продолжать.
