Моя мать купается в золоте, а я вынуждена считать каждую копейку, только чтобы не утонуть. Её звонки — как уколы отравленной иглой. Она называет моего мужа, Антона, никчёмным лузером, который не смог подняться выше своих ботинок. «Ну что, доели последнюю картошку или ещё держитесь?» — язвит она, словно не видит, как мы сражаемся за каждый рубль, пытаясь дать нашему Алёшке хоть каплю надежды. Эта история — о разрыве с матерью, о ранах, которые не заживают, и о том, как мы с мужем цепляемся за жизнь, как за соломинку.
Мы живём в глухом посёлке под Воронежем, и только Антон тащит на себе весь наш быт. Нашему Алёшке четыре года, у него синдром Дауна. Я не сплю ночами, чтобы он мог ходить по врачам и заниматься с педагогами. Каждый визит к специалисту — как рана на сердце, ведь за всё нужно платить. Плавание, массажи, логопед — всё это гложет наш бюджет, как голодная крыса. А ещё ипотека за нашу каморку, которая высасывает из нас последние соки. Каждый день — как хождение по лезвию.
Антон рвётся на трёх работах, но деньги всё равно утекают сквозь пальцы. Я вижу, как он гаснет, как возвращается домой с пустыми глазами, но помочь не могу. А тут ещё моя мать, Людмила Степановна, подливает масла в костёр. Её звонки — не поддержка, а яд, капля за каплей отравляющий наши души.
Она всегда презирала Антона. «Разве это мужик, если не может семью содержать?» — бросает она, словно сыплет соль. Она не понимает, что мир рухнул, что для Алёшки мы вынуждены строить новый. Мы полгода искали хорошего невролога, потратили кучу сил и денег. Но для неё это — пустой звук. Она живёт в своём золочёном пузыре, где всё просто и ясно.
У неё квартира в центре Воронежа, а вторую она сдаёт. Деньги текут рекой, она купается в них, словно в тёплой ванне. Путешествия, шубы, дорогие рестораны — её обыденность. Я никогда не протягивала руку за помощью, но когда она узнала про Алёшку, её слова пронзили меня насквозь. «Ну, а чего ждать от такого мужа?» — бросила она, будто Антон сам виноват в болезни сына. Разве можно быть такой каменной?
Я смолчала. Спорить с ней — как биться головой о стену. Порой кажется, что надо отгородиться, вырвать её голос из головы. Но не получается. В детстве она была мне опорой, но с появлением Антона всё изменилось. Она возненавидела его с первого взгляда, и теперь каждый её звонок — как удушение.
Я не помню, когда в последний раз покупала что-то для себя. Мы копим на всём: носим старое, едим самое дешёвое. Всё для Алёшки. Я знаю, что это правильно, но больно, что мать не понимает. Её звонки — не про заботу, а про то, как мы мелки на фоне её успеха.
Подруга Галя знает, как мы живём. Говорит, что мне надо просить у матери помощи. Но я не смогу. Это всё равно что встать на колени. Я устала от её колкостей, от её ледяного равнодушия. Верю, что чёрная полоса пройдёт, что мы с АнтонИ вот однажды, когда мать снова зазвонила, я набралась смелости и сказала: «Хватит» — и впервые за долгие годы в трубке воцарилась тишина.
