**10 марта.**
Предательство — как удар ножом, и шрам от него не заживёт никогда. Можно оправдываться чем угодно — скукой, страстью, кризисом, — но оно убивает доверие навсегда, оставляя после себя только пустоту и холодную злость. Я, Анастасия Никифорова, знаю это слишком хорошо. И теперь твёрдо уверен: назад дороги нет.
Мы с Артёмом прожили вместе шесть лет. Дворцов у нас не было, но и в нужде не жили — ютились в моей двушке под Москвой, доставшейся от бабушки по маме. А ещё у меня была однушка в Мытищах — наследство от тётки. Сдавала её, получая скромный, но верный доход. Жизнь казалась спокойной и надёжной.
Когда его родители, Владимир и Лидия, засобирались из деревни в город — жаловались, что здоровье уже не то, а с хозяйством не управиться, — я не стала спорить. Артём умолял меня пустить их в ту самую «однушку». Мол, пусть поживут, а там видно будет.
Я согласилась. Ну что ж, подумала, родня ведь. Не пропадут же.
А потом… потом я узнала, что Артём мне изменяет. Не мимолётный флирт, а целую вторую жизнь вёл. Долго. Холодно. И подлоно.
Первое, что я ощутила, — не боль. Пустота. Потом пришла ярость. А затем, как снежный ком, — желание отплатить. Не только ему. Всем, кто с ним связан.
Собрался с духом, подал на развод и в тот же день поехал к его родителям. Тяжело было говорить, но слова выходили чёткими:
— Жаль, но квартиру придётся освободить. Через месяц въезжают новые жильцы.
Лица их посерели. Лидия разревелась. Владимир пытался давить на жалость, вспоминал, как я им помогал, называл меня «сыном»… Но теперь они для меня — чужие. Их кровинушка предал меня, и всё, что с ним связано, теперь вызывает отвращение. Они его воспитали, они сделали его таким. Пусть теперь отвечают.
— Вы взрослые люди, — сказал я. — Разберётесь. Меня это больше не касается.
Где-то в глубине души мне было их жаль. Знал, что дом в деревне продали, живут на пенсию и приехали сюда по зову сына. Но сердце моё окаменело. Не мог я больше заботиться о тех, кто связан с ним.
Когда Артём узнал о моём решении, сначала не поверил. Потом начал умолять. Не столько за родителей, сколько потому, что развод стал реальностью. Звонил ночью, писал, дежурил у подъезда. Клялся, что всё было ошибкой, что больше так не будет. Но нет. Это не ошибка. Это предательство.
— Я не смогу тебя простить. Никогда, — только и сказал я ему.
Он ушёл. Родители его тоже. Я сдал квартиру новым жильцам, а на первые деньги съездил в отпуск — один. Без сожалений. Без тревоги. Без него.
Теперь живу иначе. Спокойнее. Трезвее. Понял одну вещь: если человек предал тебя однажды — предаст и снова. А если стерпеть один раз, то уважать тебя не будут ни завтра, ни через год.
Я больше не позволяю себе быть удобным. Ни для чужого сына, ни для его семьи. Кто-то назовёт это жестокостью, но я называю это самоуважением.
